«Я тебя ненавижу!» – это последние слова, которые сказал мне сын. Сегодня я расскажу всю историю его ненависти и моей истерзанной любви. Знаю, каждое слово будет даваться с невыносимой болью, но сделаю это. Ради того, чтобы, возможно, кто-то смог остановить своего ребенка.

Уже несколько месяцев моего сына нет в живых. Передозировка. Обычное дело для наркомана. В последние дни его недолгой жизни в запале отчаяния я иногда кричала, что желаю ему смерти. Теперь же не могу себе простить этих слов. Бессонными ночами, глядя в темноту, в миллионный раз думаю: «Почему это случилось с нами? С ним, со мной, с его отцом, со всей нашей семьей?». Хорошей, дружной, вполне обеспеченной. Знаю, мой муж задает себе те же вопросы и так же страдает. Господи, что же мы сделали не так? Что?

Комок подступает к горлу, и слезы катятся на подушку. Я вспоминаю, какой хорошенький он был в детстве, просто ангелочек. Как засыпал, обняв ручками и доверчиво уткнувшись в мое плечо носиком. Как рвал цветы на всех попадающихся на глаза клумбах и нес мне в подарок – такой счастливый! Он всегда был смышленым: и в детском саду, и в школе, хорошо учился. Мы с мужем гордились им, ограждали от проблем и строили планы на большое будущее. Почему бы и нет? Мальчишка серьезный, друзья у него хорошие, все из приличных семей. Я спокойно тогда ложилась спать, уверенная, что мой мальчик не со шпаной по подворотням шатается.

Неужели я была слепой? Почему не замечала неладное? Потом, много лет спустя, сын расскажет, что курить марихуану начал в 16 и запивал ее вином. Получал «изысканный» кайф, а я спала и строила планы на будущее…

Однажды я увидела на его руках следы от уколов… Больше никогда, ни одной минуты не жила спокойно. Я просила своего взрослого ребенка, плакала, на коленях умоляла одуматься, объясняла, что эта дорога – к пропасти. Он говорил: «Мамусик, не переживай, ситуация под контролем. Захочу – завтра же брошу…». Иногда он бросал, но хватало его всего сначала на несколько месяцев, потом недель, дней. Тягу к наркотикам он отбивал алкоголем. Постоянно влипал в какие-то истории, не вылезал из милиции, дрался со мной, с отцом. От доброго имени нашей семьи не осталось и следа: он смешал его с грязью.

Во всем, по словам нашего сына, виноваты мы: «Вы не смогли увлечь меня, вы не открыли мне дело, мне нечем заняться…». Этих обвинений, перемешанных с отборным матом, было не счесть. Жизнь превратилась в ад. Мой мальчик, которого я лелеяла и носила на руках, мальчик, который меня когда-то так сильно любил, наверняка бы давно меня убил, если бы не заступничество мужа. Сыну все время нужны были деньги, и он готов был добывать их любой ценой. Да, иногда случались просветы – он пытался завязать, находил работу. Однажды мы отправили его подальше от города, от друзей-наркоманов в надежде, что это поможет избавиться от пагубного пристрастия. Лечиться он не хотел. На наши уговоры отвечал одно и то же: «Посмотрите на того-то и того-то. Только деньги на ветер выбрасывают, бесполезно все это». Его отъезд тоже оказался бесполезным. Там, в далеком большом городе, он неплохо зарабатывал. Денег хватало, и он попробовал героин. Потом, вернувшись домой, позволить себе такое «удовольствие» не мог, вот и травил себя сумасшедшими дозами какого-то варева. Трижды его вытаскивали с того света, но он выходил из реанимации и снова кололся. Варил всю эту гадость уже не стесняясь. Я пыталась мешать, он кричал, что ненавидит меня, что я тварь, а не мать, что жду не дождусь, когда он умрет.

Так было и в тот его последний день. Сначала вытребовал у меня денег (отдала последние несколько сотен рублей, столько стоят все составляющие этого страшного снадобья), потом на кухне приготовил себе отраву, огонь полыхал до потолка, оставляя черные разводы. Я орала, его трясло, потом он ушел в ванную и начал вводить наркотик, который в последнее время колол в пах – других вен просто уже не мог найти: они все были исколоты. Сын то корчился, то вдруг засыпал, а шприц с черным варевом так и торчал в его вене. Потом он резко вскидывался и снова вводил дозу. Как страшно все это видеть, понимать, что твой ребенок стал чудовищем, что ничего ему в жизни больше не надо, кроме шприца с «дурью», а ты ничего не можешь изменить. Никто не может. Но мы с мужем пытались этот шприц отнять, а он обзывал нас последними словами, вырывался, убегал и все-таки получил заветный кайф.

…Ночью он умер. В одиночестве. Меня не было рядом. Теперь мне кажется, что он сознательно искал смерти, он ненавидел себя. Хотел остановиться, быть нормальным человеком, но не смог.

И сколько таких трагедий вокруг, сколько страдает семей, задыхаясь от горя. А в стране, по большому счету, ничего не делается, чтобы всему этому положить конец. Никогда не забуду, как ходила в органы за помощью. Мне посочувствовали, пожурили, что плохо воспитывала сына, и предложили посадить его в тюрьму. Не знаю, может, и правда плохо воспитывала. Слишком любила, слишком жалела. Теперь я ничего не знаю. Но вижу, как наркомания и насилие зачастую насаждаются через СМИ. Телевизор страшно включать.  Все обо всем знают, но ничего не делают. Торговцы богатеют, а наши дети умирают. Кто остановит?

...Вот и заканчивается еще одна моя бессонная ночь. Надеюсь уснуть хотя бы на немного, молюсь, чтобы мне приснился мой сынок. Но не такой, каким я его знала в последние годы, – с перекошенным от ненависти лицом, а совсем маленьким, улыбчивым и нежным. Хотя бы во сне на секунду поверить, что все еще можно изменить…